Александр и Лев Шаргородские - Министр любви [cборник рассказов]
– Я физик, ядерщик, разгоняю частицы. А у вас "СЕРН".
– Позвольте, насколько я знаю, "СЕРН" во Франции.
– Половина в Швейцарии, – уточнили в темноте, – та, где разгоняют. Я же ускоритель. Гумбольт, не слыхали?
– У меня пять семей, – простонал Аркаша, – нельзя ли развернуть синхрофразотрон так, чтобы разгоняли во Франции? Туда легче берут...
– Вы взяли геолога, которая ничего не найдет, и отказываете физику, который, как никто, разгоняет. Швейцария вам не простит. Это давнее убежище физиков. Эйнштейн в Берне открыл теорию относительности! У вас есть гарантия, что я ничего не открою в Берне?!
– Вы хотите именно в Берн?
– Я не настаиваю. Я могу открыть в Цуге...
– Я вас вставляю в список, – пообещал Аркаша. Он умирал спать.
– Моя фамилия Гумбольт, – донеслось из темноты, – религиозный физик Гумбольт...
Когда Аркаша проснулся – физика не было. Дверь была закрыта, окно тоже.
“– Он таки, наверно, неплохо разгоняет частицы”, – подумал Аркаша.
Он приподнял шторы и ногой раскрыл балконные двери. Он любил делать зарядку на фоне моря.
Прямо в трусах Аркадий вышел на балкон и взмахнул руками.
– И-и ра-аз! – сказали хором, откуда-то снизу.
Он перегнулся через перила – под балконом стояла огромная толпа евреев. От неожиданности он присел.
– И- и два! – проскандировала толпа. – Кончайте гимнастику, пора ехать в Швейцарию.
– К-кому? – выдавил Аркаша.
– Всем! Нам здесь нечего делать. Нам отказали и никто нас больше не берет. Нас выпустили из вонючего амбара, но нам не дают глотнуть свободы. А мы полны энергии, сил... Возьмите нас!..
Перед ним стояли сотни две, не меньше, и все ждали, и все с надеждой смотрели.
Никто на него так никогда не смотрел. Ничего никогда от него не зависело.
От волнения Аркаша выбросил вперед руку и подошел к краю балкона. Он чем-то напоминал Ленина на первом съезде советов. Ленина в трусах.
– Евреи, – начал он, – я не Америка... и не Швейцария... Я никого не беру... Есть фонд “ЛЕВИАФАН”... Он поручил мне отобрать три семьи, чтоб поселить на благодатной земле. Она мала, эта земля. Можно поехать трамваем во Францию, пойти пешком в Италию... Вплавь – в Германию. Всего три семьи, евреи...
– Чем одна семья лучше другой, – донеслось снизу, – по какому принципу вы отбираете?
– Я... – начал Аркаша.
– По зубам? – перебили его, – росту? потенции? Вы работорговец, мистер Бокс, вам не кажется, что вы – работорговец?!
– Не думаю, – Аркаша сдержался, – если б я умел торговать, я б давно продал свои пьесы...
– Вы забыли, что были таким же, как мы, – продолжали снизу, – эмигрантом, профуго Руссо. Еще недавно. Вам просто повезло. Вас взяли.
Как вас взяли в Швейцарию?!
– По гуманным соображениям, – ответил Аркаша.
– А на нас они не распространяются? Взять мою тещу, которой девяносто и которая уже не знает, куда она идет – это антигуманно?
Наших детей – антигуманно?! Дать нам подышать вольным воздухом – антигуманно? Мистер Бокс, скажите там: пусть нам дадут заброшенное место в горах, на леднике, на пике, где угодно – евреи могут жить всюду – и вы увидите, что мы из него сделаем. Это будет цветущая земля, это будет новый Израиль.
– Зачем Швейцарии Израиль? – спросил Аркаша. – Там и так 26 кантонов.
– В Америке 50! Кому это мешает? Будет 27. Кантон Иудея. Вам нравится?
– Мне о-очень...
– Среди нас есть строители, виноделы, музыканты. Мы построим город, мы будем пить вино, и наши скрипачи будут играть на наших крышах... Мильштейн, сыграй что-нибудь господину Боксу.
– Я не захватил скрипку, – сказал Мильштейн.
И тут ему протянули сразу несколько, он выбрал одну, он приложил к щеке платочек, он приноровился и заиграл Мендельсона.
Видимо, море тоже слушало, поскольку оно перестало катить свои волны, возможно, оно даже плакало – так играл Мильштейн, но разве увидишь, когда плачет море?
Мильштейн опустил смычок.
– Вы плачете, господин Бокс, – сказали снизу, – возьмите нас по гуманным соображениям, вы имеете право, вся Швейцария будет плакать.
– В Швейцарии не плачут, – ответил Аркаша, – даже если кризис на бирже. И там скрипачи не играют на крышах.
– Я могу играть где угодно, – крикнул Мильштейн, – возьмите нас всех! Ни один человек не имеет преимущества перед другим человеком. Особенно если они теряют надежду. Дайте нам надежду, господин Бокс.
– Хорошо, – сказал Аркаша, – хорошо... Сейчас я возьму лист и ручку, я сяду за стол на этом балконе и я вам дам надежду.
И он взял бумагу и ручку и сел на табурет.
– Пусть каждый из вас, – произнес он, – пройдет мимо балкона, и громко и четко выкрикнет свои имя и фамилию.
– И профессию, – донеслось снизу.
– И профессию. И я вас всех включу в список. Потому что ни один не имеет преимущества перед другим. И каждый имеет право на надежду.
И начался странный парад.
– Геня Шмуйлович – хороший архитектор. Ася Фельц – неплохой экономист... – Почему-то к профессиям евреи добавляли прилагательное.
– Кисин – талантливый композитор. Аксельрод – редкий врач.
Три часа итальянцы смотрели на профуги Руссо, на странных людей без земли, дома, надежды.
– Цукельперчик. Лейн. Асин.
И прошла старушка: – Брохе-Ривке! Три погрома, семь войн, пять детей, двенадцать внуков.
И еще одна: Кихелах. Сырники в сметане и оладьи с вишневым вареньем.
И старик: – Член партии с 18-го года. Вышел в 85-м. Чтоб она провалилась!
И еще одна, совсем слепая, глухая, совсем старая: – Цыпе. Изнасилование по дороге в синагогу, – повторяла она, – Цыпе! Изнасилование.
Три часа итальянцы смотрели на профуги Руссо, на странных людей без земли, дома, надежды.
В списке Аркаши было 342 человека.
– Я отобрал всех, – сказал он, – моя миссия провалилась, но я отобрал всех! Не знаю, есть ли у вас Швейцария, но у вас есть надежда.
Не дожидаясь вечера, он вылетел самолетом, хотя “ЛЕВИАФАН” ему оплачивал только поезд.
Еще не пристегнувшись, он начал строчить заявление в Федеральное правительство:
– ...копия в “ЛЕВИАФАН”, – выводил он. – Уважаемые господа!.. Самолет качало. Он пошел на взлет.
– ...неожиданная возможность создания в отдаленном горном районе...
Самолет тряхнуло.
– ...в области вечных снегов и ледника цветущего города...
Лайнер вошел в облака.
– ...со скрипачами на крышах, с фонтаном нефти у озера, рядом с синхрофазотроном, где элементарные частицы...
Началась настоящая качка.
– ...наряду с Вильгельмом Теллем, в кипе и с яблочком...
Над Флоренцией Аркаша вычеркнул “кипу” и добавил:
– В ресторанах-кихелах и сырники со сметаной, и никакой коммунистической партии, даже ни одного коммуниста.
Самолет уже летел над Средиземным морем.
– Несмотря на то, что город будет высоко в горах, туда будет паломничество – лучший симфонический оркестр, фиговые рощи, врачи, у которых никто не умирает, бабушки с внуками, банк, который дает под низкий процент и легкое пасхальное вино...
Солнце заливало салон.
– ...Там будет самая красивая синагога! И будут звучать еврейские песни. Танцевать “Хаву Нагилу!” Зажигать большую менору к светлому празднику “ХАНУКИ”.
Самолет пошел на посадку.
– ...И вам это не будет стоить ни...
Турбины урчали.
– ...надо только взять небольшое количество...
Махина обрушилась на посадочную полосу...
–... список прилагаю. Эмиссар, писатель...
Самолет так трясло, что подпись получилась неразборчива.
Однако через неделю Аркашу пригласили.
Он купил новую рубаху. Впервые надел галстук.
Чиновник был учтив.
– Мсье Бокс, – начал он, – а как вы попали в Швейцарию?..
